Лев Лещенко, неофициально

В конце 70-х годов, находясь на гастролях в городе Харькове, мы с Володей Винокуром оказались в компании молодых актеров. Завязался оживленный разговор о том, о сем, в том числе и о песенных кумирах молодежи. Ребята нас засыпали вопросами — мол, рас­скажите о такой-то и такой-то эстрадной звезде, будучи в полной уверенности, что уж мы-то, представители сто­личной артистической плеяды, знаем в этом смысле всех и каждого.

И вдруг в разгар нашей беседы кто-то включил маг­нитофон, из которого полились никогда ранее не слы­шанные нами песни так называемого авторского жанра в исполнении какого-то доселе неизвестного нам певца с характерным, чуть хрипловатым голосом и покоряющей своим лиризмом интонацией. И первое, что обратило на себя наше внимание, было подлинное, профессиональ­ное мастерство исполнителя, проявлявшееся буквально во всем, начиная от ярких, запоминающихся мелодий до глубокой, наполненной смыслом и содержанием поэ­зии… Мы с Володей, не сговариваясь, спрашиваем чуть ли не синхронно:

— Что это? Кто это поет? Откуда он? Из Харькова? Из Киева?

Но тут уже настала их очередь удивляться;

—  Как? Вы не слышали, не знаете такого модного пев­ца? Это же Саша Розенбаум! Он из Ленинграда, его записи звучат по всей стране! А кто-то даже говорит, что он — вто­рой Высоцкий. Но выступать ему пока что, правда, разре­шают только в андеграунде, как и всем нашим бардам. То, что мы здесь сейчас вам крутим, как раз и есть один из его «левых» концертов, записанный подпольным способом.

Мы говорим:

— А можно прокрутить еще разок?

— Пожалуйста, сколько хотите!

Одним словом, все это на нас с Володей произвело очень сильное впечатление. Особенно запомнились та­кие яркие хиты, как «Только пуля казака…», «Гоп-стоп». А спустя неделю, когда мы уже были в Ленинграде, к нам в гостиницу пришел известный композитор Виктор Рез­ников, с которым мы были давно знакомы. В это время Витя делал музыкальные зарисовки к своему творческому портрету и хотел их показать. И вот во время разговора как-то сама собой возникла тема Розенбаума. Мы с Во­лодей спрашиваем:

— Ты, наверно, знаешь этого певца? Он говорит:

—  А как же! Саша — питерский поэт и композитор, классный парень. Одно время он работал у Альберта Асадулина в качестве гитариста — хотя, между прочим, по своему образованию он врач.

— Вот как. А можешь ты нас с Сашей познакомить?

—  С удовольствием. Вы сколько здесь еще пробудете у нас?

Таким вот образом мы в нашем гостиничном номере и встретились однажды с Сашей Розенбаумом и подружи­лись на всю жизнь. Он, разумеется, пришел к нам в но­мер люкс с гитарой, мы с ним посидели, «приняли», как водится, за встречу, и в итоге он для нас устроил целый импровизированный концерт. А надо сказать, что в это же время в соседних люксах проживали два великих совет­ских футбольных кумира, легендарные тренеры Андрей Петрович Старостин и Константин Иванович Бесков. Я говорю;

— Послушай, Саша, твои песни так душевны, так про­никновенны, так пронизаны духом единения людей, что поневоле вспоминается все наше коммунальное житье, через которое мы все прошли во времена своего детства… Вот, скажем, взять хотя бы эту твою песню:

Мы часто вспоминаем дни далекие, когда Катались у удачи на запятках, Не знали слова «нет», хотели слышать только «да», И верили в гадание на святках.

Скажи, пожалуйста, ты не будешь против, если мы с Володей пригласим сейчас в свой номер Бескова и Старо­стина? Я думаю, что твои песни им понравятся.

А он:

—  О чем вы говорите! Старостин и Бесков! Я их с дет­ства обожаю! Я ведь и сам фанат «Зенита» и всю жизнь любил футбол…

Ну, мы накрыли, соответственно, для дорогих гостей хороший стол, немножко выпили и закусили. После чего Саша опять берет свою гитару и продолжает, если можно так сказать, свой нечаянный бенефис. И тут мы видим, как на глазах у кумиров нашей юности появляются слезы, которых они даже не стыдятся, — так их, видимо, растро­гала неповторимая душевная интонация Сашиных песен, как бы связующая прошлое и настоящее.

Можно себе представить, какого рода чувства вско­лыхнули душу старого спартаковца Андрея Петровича Старостина… Да как было удержаться от ностальгических воспоминаний при такой, к примеру, песн’е Саши, как «Неужели это было так давно?».

Многие, кстати, думают, что в чисто музыкальном смыс­ле Александр Розенбаум — этакий невероятно одаренный композитор-самоучка в духе Окуджавы и Высоцкого, кото­рые с гитарой, как известно, подружились во дворе. Да что там наши барды — все «битлы», считай, пришли в эстраду не с дипломам консерватории, а все с того же самого двора!..

Ну, если честно, Саша тоже в годы детства был от­нюдь не ангелочком, а задиристым и дерзким забиякой-сорванцом, за что он, собственно, и был «в авторитете» на прославленной им позже в своих песнях улице Марата. А это, сами понимаете, не очень-то вязалось с образом типичного еврейского пай-мальчика из высшей степени интеллигентной питерской фамилии, где все были врачи. Так, папа Саши, Яков Шмарьевич, уролог, мама, Софья Семеновна, акушер-гинеколог (это при том, что медика­ми также были и дедушка Саши, и дядя, и брат…).

Вот почему, имея целью отлучить своего отпрыска от буйной питерской шпаны, Софья Семеновна пыталась то отдать его на обучение по классу скрипки, то устроить его в секцию фигурного катания. Но семилетний Сашка проявил, что называется, характер и в итоге выбрал бокс. Уже тогда в нем прорастал росток той мужественности и мощной внутренней энергии, что раз и навсегда опреде­лила весь стиль его жизни…

Но, впрочем, думаю, что его мама волновалась зря. Ведь ничто его так не влекло к себе с детства, как музы­ка, желание играть и сочинять. Вот почему он безо всякого давления со стороны закончил-таки музыкальную школу по классу фортепиано, параллельно блестяще освоив игру на гитаре. А страсть все делать самому от а до я заставила его плюс ко всему окончить еще и вечернее отделение му­зыкального училища по классу аранжировки. Все это время он проявлял себя где только мог — на сцене, на эстраде, то в составе школьной самодеятельности, то в составе студен­ческих ВИА, весьма популярных в те годы. Как Саша часто говорит мне о себе: «Старик, да я на сцене выступаю лет с пяти!» Так что по части музыкальной подготовленности, грамотности, широчайших знаний по теории искусства Саша, поверьте, способен заткнуть за пояс массу нынеш­них малокультурных, малограмотных «музыкоделов», зача­стую не знающих нот…

 

Именно эта основательность, подкованность, стрем­ление учиться и учиться главным образом и отличает его творчество, так поражающее нас порой все новыми и новыми гранями. Так, скажем, в детстве он, по его соб­ственным словам, совсем не знал поэзии и уж тем более не предполагал, что он — потенциальный поэт. И вдруг как шлюзы прорвало! Вначале он без памяти влюбился в Мая­ковского, в его раннюю лирику. Потом пришла очередь пушкинской классики. Ну а впоследствии, когда он начал сочинять уже сам, его кумирами стали Высоцкий и Окуд­жава. И сегодня, думаю, мало кто рискнул бы вступить с Сашей в состязание на лучшее знание мировой поэзии.

Причем, что более всего меня поражает в Саше, -у него все происходит как бы параллельно в одно и то же время. Так, все вышеописанное как-то совместилось в нем с учебой в Первом медицинском институте, с прак­тикой на Тихоокеанском флоте, после чего был год воен­ной службы на кораблях Балтийской флотилии, работа в качестве анестезиолога-реаниматора на скорой помощи и прочая, и прочая, и прочая.

Но, как того и следовало ожидать, однажды ему все же пришлось стать перед выбором: или медицина, или музы­ка. Вот почему в самом начале 80-х годов прошлого века питерский артистический бомонд украсился еще одним, тогда уже довольно популярным именем на андеграундных афишах:

Автор-исполнитель

Александр Розенбаум

Но, как само собой понятно, быть известным в Пите­ре — это еще не значит быть известным в узких кругах Ми­нистерства культуры. И, что скрывать, нам было попросту досадно, что такой прекрасный, умный и глубокий автор-исполнитель не имеет соответствующей своему масштабу зрительской аудитории. Но в то же время все мы видели, как на советскую эстраду не пускали Окуджаву, Галича, Вы­соцкого, песни которых распевала вся страна.

Существовали жесткие законы, по которым выйти к зрителю можно было только через творческий союз или концертную организацию. Вот почему многие годы в Сою композиторов не принимались такие, к при­меру, мастера советской песни, как Слава До­брынин, Юра Антонов, Женя Мартынов, кстати, жившие в Москве. И уж куда там было думать о Союзе компози­торов человеку из ленинградского песенного андеграунда, как бы он ни был талантлив! Но Саша, будучи философом по складу своего характера, как будто бы не очень и стра­дал от всей этой несправедливости, надеясь, что успех к нему придет так или иначе, не позже и не ранее, чем это суждено. Он вообще стремится не форсировать события, всецело полагаясь на судьбу. Так, после нашей встречи в «Европейской» он сказал:

— Вы знаете, судьба, по-моему, сама все предопреде­ляет и расписывает… Есть предначертания, которые сбы­ваются во что бы то ни стало. Вот, например, я уже с вами виделся когда-то, только вы меня не помните. А дело было так. Как-то однажды в Сочи с вами на пляже поздоровал­ся, на дальнейшее, однако, не отважился. «Что делать? -говорю своим ребятам, загоравшим тут же рядом.— Как бы подойти мне к Лещенко и дать ему парочку своих песен?» «И что ты ему скажешь?» — говорят они. «Да я уже приду­мал. Я скажу ему: «Лев Валерьянович, а вам не тесно уже с вашим нынешним репертуаром? Если хотите, я могу вам предложить его чуть-чуть разнообразить песнями моего сочинения. Послушайте, пожалуйста, вдруг что-то подой­дет». Ну что, друзья меня подбодрили: «Тогда давай, иди!» А я засомневался вдруг чего-то, думаю: «Да ладно, там у Лещенко своих хватает авторов в Союзе композиторов. Куда мне!» В общем, так и не рискнул. Но в глубине души жила какая-то уверенность, что наша с вами встреча со­стоится все равно и, может быть, вы будете еще петь мои песни. Так что, поверьте, я даже не очень удивился, когда Витя Резников сказал мне, что со мной желают встретить­ся Лещенко и Винокур. Я говорю:

— Действительно судьба! Ты знаешь, мне очень понра­вилась твоя песня «Неужели это было так давно». Если позволишь, я возьму ее к себе в репертуар, аранжирую, за­пишу и буду петь ее в своих концертах…

Надо сказать, я сделал это очень быстро, и с тех пор я этой песней начинал, по сути, каждый свой концерт. Са­шина песня стала для меня своеобразным камертоном, определяющим тональность моего выступления, — ну, не­что вроде ретроспективы всего того, что я сделал в этой жизни.

А когда мы как-то встретились уже у нас в Москве, мы с Винокуром взяли Сашу в оборот:

— Послушай, пора что-то делать! Это ненормально, что такой талантливый артист сидит у себя в Питере, где его крутят бесконечно, но не знают по стране. Давай-ка мы поступим так. Вот мы сейчас с Володей делаем концерт­ную программу в Лужниках, где будет сборная концертная «солянка», будут выступать певцы в различных жанрах. Приезжай, и мы тебя туда определим.

И что вы думаете? Розенбаум начал вдруг отказываться:

— Я, конечно, очень благодарен вам за это, но… Зачем мне это все? Я не люблю эстрадную тусовку,   я к ней не готов, я не люблю толпу, весь этот шум и гам. Ну, в общем, как-то обойдусь.

А мы:

—  Ты извини, но тут вопрос чисто практический. Вот ты, допустим, сочиняешь песни, исполняешь их, а что тебе за это платят? Какая у тебя концертная ставка?

Он говорит:

— Да нет у меня ставки никакой!

— Так вот для этого и надо начинать работать на эстра­де, чтобы ставку получить. Сначала надо выступить в каком-нибудь большом концерте, быть замеченным, и после этого можно рассчитывать на ставку. А иначе не по­лучится никак…

Ну, одним словом, уломали мы его. А после этого к нам подключился все умеющий, все знающий и все устраива­ющий Иосиф Кобзон. Так что в том памятном концерте в Лужниках, где дебютировал на песенной эстраде Алек­сандр Розенбаум, мы составляли уже нечто вроде друж­ной «мушкетерской» четверки, которая, кстати сказать, имеет место быть и по сей день. После концерта, как и было обещано, Кобзон подал все необходимые документы в Министерство культуры, мы с Володей тоже поднажа­ли где надо, и вот так, совместными усилиями мы в итоге и пробили для Саши концертную ставку в целых восемь рублей пятьдесят копеек. Как сказал бы, наверное, Райкин — «сумасшедшие деньги». Но что поделать, времена были такие, если даже Алла Пугачева получала ненамно­го больше, собирая стадионы и обогащая государство на миллионы рублей…

Но, так или иначе, с этого момента автор-исполнитель Александр Розенбаум получил вполне официальную воз­можность гастролировать со своими концертами по стра­не и зарабатывать при этом деньги.

Кто-то, возможно, скажет, что такой большой талант наверняка пробился бы и сам, без всякой посторонней по­мощи. Да, может быть, и так. Я вовсе не преувеличиваю своего вклада в его творческую биографию. Но тем не ме­нее все мы, артисты уже более известные, сразу же приняли его в свой круг как равного.

Ведь он и в самом деде был не начинающим учеником, а уже зрелым, крепким мастером со своим собственным, неповторимым стилем и, что называется, «лица необщим выраженьем». Уникальным, одним словом.

При этом за его плечами были уже, как-никак, и меди­цинский институт, и служба в скорой помощи, и служба в качестве военврача в Военно-Морском флоте… А врач — это ведь по большому счету даже не профессия, это призвание, талант. Врач просто должен обладать помимо специальных знаний и умений такими свойствами, как милосердие, до­брожелательность и благородство, а иначе он не врач.

Все это, на мой взгляд, присуще Саше Розенбауму в са­мой высокой степени и потому так органично отражается в его репертуаре. Все его песни так духовно глубоки, па­триотичны и лиричны одновременно, что иногда просто диву даешься, как умело и легко он все это объединяет в одно целое!

Хотя, конечно же, за этой внешней легкостью стоит нелегкий, кропотливый труд — в чем мог бы убедиться всякий, кому довелось бы взглянуть на черновики всех его песен, сплошь исчерканные вдоль и поперек…

 Тут, впрочем, кое-кто, возможно, выразит и мнение не столь категоричное: «А как же, извините, быть с такими песенными строчками от Розенбаума:

Гоп-стоп, Сэмэн, засунь ей под ребро, Гоп-стоп, смотри не обломай «перо»?

Ну что сказать на это? Жанр есть жанр! Прежде всего — и это важно — Розенбаум здесь как бы открыто пародиру­ет, перефразирует по-своему «Одесские рассказы» Бабеля, которые, по сути, сами по себе уже являются пародией на пресловутую «одесскую» бандитскую романтику. Ина­че можно сделать вывод, что и у Бабеля все это тоже, так сказать, не понарошку, а всерьез. Но это нонсенс! И для Бабеля, а позднее и для Розенбаума все это, разумеется, всего лишь только яркая, изящная и ироничная литератур­ная игра…

Кстати сказать, на этом основании «блатные» песни Саши часто сравнивали с «уголовной» же тематикой Вы­соцкого, и, как мне кажется, совершенно напрасно. На самом деле между ними в этом смысле нет ничего обще­го — кроме того что и Высоцкий, выступая в своих пес­нях под личинами бандитов, никогда бандитом не был и на зоне не сидел. Различие здесь в том, что в своей «ла­герной» тематике Высоцкий чаще всего более жесток и достаточно политизирован — он нетерпим, он выражает свой протест.

А Розенбаум даже в жанре «криминального» шансо­на, что так буйно распустился в наше время, остается тем же лириком-романтиком, которым был всегда. Он, если можно так сказать, принципиально незлобив, он не идет на обострение, наоборот, всегда пытаясь снять конфликт. Если принять литературные ассоциации, то я скорее бы его причислил к «гриновскому» направлению в искус­стве, где под пером поэта грубая реальность превращает­ся в высокую романтику. И, что немаловажно, Розенба­ум не политизирован, он выше политических, военных и каких-либо еще интриг! Даже в таких, казалось бы, своих произведениях на злобу дня, как песня-реквием «Черный тюльпан», он говорит не о конфликтах «местного значе­ния» типа воины в Афганистане, а констатирует огромную трагедию всечеловеческих масштабов, жертвами которой становятся по злой иронии судьбы еще только вступив­шие в жизнь ребята, не успевшие толком пожить…

Конечно, он тем самым выражает свой протест против бессмысленной афганской войны, но протест здесь опосре­дованный, выраженный чувствами, сугубо личным отноше­нием к войне как таковой. И, кстати, очень показательно, что первая пластинка Розенбаума под названием «Эпита­фия» была целиком на военную тему!

Как и тот факт, что каждый год 9 мая, в День Победы, он, как правило, дает свой сольный праздничный концерт в самом престижном питерском зале «Октябрьский». Так на­зываемые общечеловеческие ценности его интересуют боль­ше, чем сиюминутная политика. Мы с ним довольно часто говорим на эти темы, и могу заверить, что его, как мало кого из тех, кого я знаю, трогает все то, что происходит сейчас в стране.

Думаю, именно поэтому он и пошел в свое время в де­путаты Государственной думы, чтобы иметь реальную воз­можность защищать те морально-нравственные устои, которые для него дороги, всеми доступными средствами, в том числе и политическими. В то время как Иосиф Коб­зон возглавлял комитет по культуре в Госдуме, Александр Розенбаум был его заместителем. Там он и продвигал свои идеи по духовному оздоровлению России на сегодняшнем переходном этапе, когда прежних моральных ориентиров уже нет, а новых — нет еще.

Вот здесь-то и вступают в силу общечеловеческие цен­ности гуманитарного порядка. Что остается делать в этой ситуации завзятому романтику, мечтающему о братстве людей? Быть может, отложить гитару и отдаться политиче­ской карьере целиком? При такой популярности, которую Розенбаум имеет сегодня во всех слоях нашего общества, ему все это, очевидно, не составит большого труда. Но, как мы видим, Александр все-таки в итоге предпочел свое про­веренное прежнее оружие — поэзию, гитару и, конечно же, неистребимый оптимизм…

Да, иногда он тоже выглядит довольно жестко, жесткой может быть его манера исполнения, но все это от мужествен­ности, от прямоты. А если коротко, то Саша из породы на­стоящих мужиков. Но, на мой взгляд, это как раз и здорово, что в нем при всем при том живут такие качества, присущие защитнику-мужчине, как душевность, сострадание, любовь к своей стране! Вот почему он, не скрывая, говорит:

— Я не приемлю Государства, но люблю свою Отчизну.

И на извечный человеческий вопрос «С чего начинается Родина?» у Саши есть только один ответ: «Конечно, с Пе­тербурга». Для Саши Питер — это все. Это его семья, его друзья, его Невский проспект, его излюбленная улица Ма­рата, на которой прошло его детство. А чего, скажем, стоит его знаменитая песня о питерских каналах, потрясающая песенная мелодрама, где он передает чувство любви к свое­му городу, к своим истокам и корням?

Эта его безумная любовь ко всему питерскому проявля­ется буквально во всем — и в том, что его тянет к себе море, что он питерский моряк, что у него по всей квартире раз­вешаны корабельные рынды, штурвалы и тому подобная морская атрибутика… Саша — страстный поклонник пи­терской команды «Зенит», что, кстати, роднит его с таким же неистовым патриотом северной столицы, как Михаил Боярский. Кроме того, как я уже сказал чуть выше, Саша Розенбаум был боксером в юности. И потому он, будучи на самом деле сильным, мощным человеком, настоящим му­жиком, не может позволять себе обидеть слабого. Такое со­четание духовной и физической мощи и делает его, по сути, той могучей «глыбой» в морально-нравственном плане, ко­торой, кажется, под силу все, за что он ни возьмется.

Хотя, если взглянуть на его жизненную траекторию, путь, уготовленный ему судьбой, был вовсе не усыпан ро­зами. Начать с того, что мальчику из еврейской семьи, из­начально отмеченному пресловутой «пятой графой», было не так-то просто продвигаться по карьерной лестнице хотя бы в той же медицине. То есть ему невольно приходи­лось перешагивать две ступени там, где остальным хватало и одной. Но все это было ничто по сравнению с теми мы­тарствами, которые его ожидали на тернистой поэтической стезе. Чего ему стоило утвердиться на нашем творческом Олимпе, зная, что он настоящий, хороший поэт, но зная и то, что для него закрыты все пути к известности и славе, ведомо ему лишь одному…

Его чаще всего считают бардом и автором-исполните­лем, но, с моей точки зрения, он просто-напросто пре­красный, замечательный поэт. Как-то, услышав его песню из «одесского цикла», насыщенную невероятным количе­ством сленгового текста, понятного разве что лишь самим коренным одесситам, я спросил его:

— Откуда ты все это знаешь? Ты что, когда-то жил в Одессе, изучал одесский сленг?

А он в ответ смеется:

— Левочка, но я ведь все-таки поэт! А у поэта главное оружие — фантазия, воображение. Мне и не нужно столь­ко знать — достаточно какого-то нюанса, искорки, наме­ка, чтобы из всего этого и развивать потом сюжет.

В чем, кстати, можно убедиться, взяв в руки сборник стихов Розенбаума «Белая птица удачи», целиком посвя­щенного его любимому Питеру, где все иносказание, ме­тафора, поэтический образ, вмещающий в себя большое внутреннее содержание. И так в любой из его песен, в каждой поэтической строфе. То есть все сказано как надо, но не в лоб, не напрямик. И вот, пожалуй, один из самых ярких примеров того, что Розенбаум разговаривает с нами притчами, иносказанием, рассчитывая, разумеется, на думающих, понимающих людей. Речь идет о знаменитой песне Розенбаума про утиную охоту. Помните?

В плавнях шорох. И легавая застыла чутко… Аи да выстрел! Только повезло опять не мне. Вечереет. И над озером летают утки, Разжирели… Утки осенью в большой цене.

О чем, казалось бы, эта история? На первый взгляд -о незадачливом охотнике, который, заглядевшись на осен­ние красоты, проворонил свою дичь? Ведь на самом деле здесь Саша гуманист, он скорее рад, что промахнулся, что не убил живое существо! Если всерьез, по-настоящему потребуется — что ж, он готов: «Любить так любить, гулять так гулять, стрелять так стрелять, летать так летать!» Но чтоб вот так, забавы ради… То есть песня-то его как раз о том, что в нем сокрыто, это то, о чем ему бы не хотелось говорить, боясь при этом показаться пафосным, впадать в морализаторскую интонацию: «Мол, посмотрите на меня, какой я страстный гуманист!» Хотя на самом деле он, ко­нечно, гуманист. Я даже думаю, что в данной ситуации его кумир Высоцкий не раздумывал бы долго: «Стрелять, не стрелять», — и выстрелил бы обязательно, охота есть охота. И о преступниках его герой Жеглов сказал вполне определенно и категорично: «Вор должен сидеть в тюрьме». А Саша Розенбаум, как я думаю, сказал бы: «Вора нужно перевоспитать». Вот почему он собирает на своих концер­тах потрясающую публику, настроенную, как и он, патрио­тично и гуманистично.

И каждый раз, когда он начинает петь «Черный тюль­пан», весь зал встает как на одном дыхании — да, он не раз бывал в Афганистане, знает, что почем, не понаслыш­ке, но художник — это ведь не репортер, не хроникер. Им движет нечто более высокое — та убедительность искус­ства, что доступна только настоящему художнику. Вот я, к примеру, тоже никогда не воевал, но каждый раз, когда я исполняю «День Победы», у людей мороз по коже, мно­гие об этом говорили мне не раз… Что меня сразу же, еще при нашей первой встрече, поразило в Саше — это то, что он в нашем циничном, прагматичном мире чист душой, что это чистый человек. Его немыслимо представить в ка­честве гламурного героя, не сходящего с обложек глянце­вых журналов, отдающих желтизной. Все, что он делает, он делает на совесть, кропотливо, тщательно выстраивает фразы, не жалея времени и сил.

И если взглянуть на его тексты, вы в них не отыщете ни одного неточного и приблизительного слова. Уж я-то в этом разбираюсь, можете мне поверить. Бывает, что приносят мне хорошие поэты тексты песен, я читаю их и вижу — что-то в них не так, что-то ломает ритм и смысл. Ну, может быть, какой-нибудь неточный эпитет, неточное определение, неточное действие. Так вот, в поэтическом творчестве у Саши Розеибаума ничего подобного просто быть не может. Там нес настолько сконцентрировано, гра­мотно и точно, что буквально комар носа не подточит.

Причем особо здесь хотелось бы отметить, что все эти качества его поэзии в такой же мере свойственны всему тому, чем он обычно занимается, чем дышит, чем живет. А проще говоря, Розенбаум-поэт неотделим от Розенбаума-человека. И я, конечно, очень рад тому, что, в отличие от многочисленных почитателей его творчества, я имел и имею возможность знать его лично, дружить с ним, зача­стую будучи первым слушателем его новых песен. Хотя, что тут скрывать, нас далеко не радует то обстоятельство, что мы живем с ним в разных городах, что наши графики гастролей не позволяют нам так часто видеться, как нам того хотелось бы.

Но что поделать, жизнь есть жизнь…

Приезжая в Питер, мы зачастую останавливаемся в ма­ленькой уютной гостинице, принадлежащей Саше наряду с его постоянной партнершей, опытным арт-директором Беллой Купейной, которая, по общему мнению, стала для него своего рода «ангелом-хранителем», избавившим его от множества всяких докучных деловых и бытовых забот. Хлебосольство, щедрость и душевная открытость Розенбаума привлекала и привлекает к нему самых ярких и зна­чительных людей нашего времени. Так, он когда-то был очень дружен с первым мэром Санкт-Петербурга Анатоли­ем Собчаком и его женой Людмилой Нарусовой.

И когда мы, приезжая в Питер, собирались все вместе в ресторанчике у Саши, то, поверьте, это было очень ин­тересное застолье, брызжущее юмором как доброе шам­панское! Становилось понятно без слов, почему к Саше так тянутся люди. Потому что он по своей сути — человек, да­рящий праздник, поднимающий вам настроение и пробуж­дающий в вас жажду жизни, невзирая ни на что. Его энер­гия и жизнелюбие, на мой взгляд, не имеют себе равных в нашей нынешней эстрадно-песенной тусовке. Оптимизм его неистребим.

Кстати сказать, уже в начале нашего совместного зна­комства Иосиф Кобзон на правах старшинства окрестил нашу дружную троицу — Лещенко, Винокура и Розенбаума — ласковым словом «сынки». Ну, мы, естественно, не возражали, ведь уже тогда Кобзон был безусловным «мар­шалом» отечественной песенной эстрады. С тех пор как-то само собой и повелось, «мушкетерскую» четверку под пред­водительством Иосифа Давидовича приглашали на какие-то ответственные, важные мероприятия обычно целиком, в полном составе. Тогда-то, собственно, Иосиф и решил, что он для нас отныне папочка, а мы — его сынки. Мы лю­бим подурачиться при случае, тем более что собираться нам обычно приходится не так часто, как хотелось бы.

Должен признать, что я не так подробно знаю образ жизни Саши Розенбаума, как, скажем, жизнь Володи Ви­нокура, в силу вполне объективных причин. С Володей мы все время видимся и на работе, и на даче, а вот с Сашей мы встречаемся нечасто, пару-тройку раз в год. Порой бы­вает, что судьба нас сводит в самых экзотических местах. Так, например, в этом году мы встретились н Израиле, где я был на гастролях, а Саша приехал навестить свою се­мью — жену, дочь, зятя.

Мы посидели с ним на пляже, вспомнили былое и, что тут скрывать, посетовали на свое бродячее житье-бытье, благодаря которому мы стали видеться все реже и реже. Но что поделаешь? С тех пор как мы все стали популяр­ными, известными артистами, нагрузки наши возрастают с каждым годом, наши встречи все короче и короче. Но наша дружба тем не менее от этого, как говорится, не ржа­веет. Где бы мы ни встретились, мы радостно приветствуем друг друга:

— Ну, привет, братишка! Как дела?

Причем, что самое забавное, у нас при этом с Сашей узаконился некий особый анекдотный ритуал. Бывало, подбегает он ко мне в каком-нибудь останкинском длин­нющем коридоре и как ни в чем не бывало, будто бы мы с ним виделись только вчера (а виделись мы, между про­чим, ровно год назад), тут же выпаливает новый анекдот.

Я, соответственно, не остаюсь в долгу и выдаю ему свой анекдотный арсенал. А он мне свой! Тут подбегают ассистенты режиссеров: — Александр Яковлевич, вот вы где! Вы знаете, что за­пись через пять минут?

— Лев Валерьянович, вас ждут в такой-то студии с ми­нуты на минуту! Ради Бога, поспешите!

Ну что сказать? Мы с Сашей наскоро прощаемся и раз­бегаемся по сторонам, так, собственно, и не успев погово­рить по-настоящему о том о сем. Я все мечтаю, что, быть может, доведется нам когда-нибудь на пару с ним слетать в Америку, чтобы за несколько часов полета наконец-таки наговориться всласть…

Жизнь предлагала мне неисчислимое количество лю­дей, по-своему мне интересных, многих я могу назвать приятелями, но что касается дружбы, то их совсем немно­го, и среди них, конечно, Саша. Еще одна его отличитель­ная черта — ответственность и организованность. Помню, когда мы с ним как-то оказались в гостях на одном из ко­раблей Черноморского флота, Саша, облаченный в па­радный мундир (который, кстати, очень ему идет), отдал честь капитану первого ранга и занял место между осталь­ными офицерами, я спросил его:

— А почему ты в своем звании не встанешь рядом с ко­мандиром корабля?

Он говорит:

— Я по уставу не могу стоять где захочу и как военный врач должен быть именно здесь. А вы, салаги, можете сто­ять где вам угодно…

Так что военная планида, безусловно, его очень при­влекает, он гордится тем, что он моряк, мужчина, знающий цену трудной флотской жизни. Что, согласитесь, по плечу отнюдь не всем. И потому сегодня, чем бы он ни занимал­ся, он остается военным по духу, по складу, по нраву.

И, если честно, часто, глядя на него, я думаю, что при его врожденном благородстве и интеллигентности он был бы, скажем, в царской армии одним из самых блестящих представителей «военной косточки». А если еще при этом учесть его умение играть на гитаре и на фортепиано, то можно себе представить, какой фурор он произвел бы в великосветских гостиных того времени! Так и вижу его в белом кителе в каком-нибудь офицерском собрании или в кают-компании старинного фрегата, где превыше всего ценились понятия офицерской чести. А взять, скажем, то уважительное, трепетное отношение к женщине, которое так выгодно отличает Сашу Розенбаума от многих его со­братьев по артистическому ремеслу.

От Розенбаума вы не услышите, поверьте, ничего по­добного, его от пошлости мутит. Вот что такое воспитание, полученное от родителей-интеллигентов, где на первом плане всегда было уважение к другим и, соответственно, к себе.

Я понимаю, что отобразить на нескольких страницах текста столь значительное, сложное, неоднозначное яв­ление, как творчество моего друга и собрата по искусству Александра Розенбаума, — задача нереальная. Для этого мне надо стать искусствоведом-теоретиком и написать большую монографию под следующим, скажем, заголов­ком: «Поэтика произведений Александра Розенбаума как отражение реальности на стыке двух эпох».

Что же касается меня, то я могу лишь пожелать ему и дальше поражать и потрясать нас своей мощной творче­ской активностью, не иссякающей на протяжении всех этих лет.

И помни, Саша: твои братья по искусству, по судьбе всегда с тобой!