Лев Лещенко — Некремлевский соловей
Он озвучивал ту эпоху. На демонстрациях все слушали ЛЕЩЕНКО, в ресторанах заказывали Лещенко, и на свадьбах звучал Лещенко, и на школьных вечерах с танцами, и везде, везде. А когда та эпоха закончилась, он стал просто петь. Зарабатывать деньги.
— Лев Валерьянович, вам легче или тяжелее стало жить?
— Легче в тысячу раз. Я теперь сам отвечаю за всю свою жизнь, за то, что я произвожу, за то, что я востребован. Я знаю сейчас свою реальную цену и получаю деньги, на которые практически все могу купить. Строго говоря, они всегда у меня были, но моя жена постоянно говорила: «Ну и что толку, что ты зарабатываешь больше остальных? Что, у тебя меньше проблем, что ли? » Все равно же все приходилось просить — мебель, машину, сырокопченую колбасу, курицу, икру к празднику… Я этот список до сих пор помню — перечень моих унижений. По пунктам. С другой стороны, был другой перечень: у меня отстраняли песни, у меня закрывали программы, фильм, который я снял к Олимпиаде, не дали вообще, он не вышел просто на экраны… Конечно, меня не били столько, сколько Володю Высоцкого, но я не был прекрасным исключением из нашего общего гнусного правила. Теперь меня наконец никто не дергает: что я пою, куда я еду, сколько я даю концертов… Раньше же у меня по плану было 16 норм.
— Норм? ..
— Ну концертов. Меньше 16 в месяц я спеть не мог. Это называлось: «Не выполнил план». Больше 32 тоже не мог. Это называлось: «Погнался за длинным рублем». Мои заработки в таком случае переваливали бы за 500 рублей, а за этим строго следили. Иногда мы ездили на фонды, то есть выступали не на основных площадках, а где-то еще. За это нас потом таскали в прокуратуру и говорили: «Какое вы имеете право?! » Протащить на телевидение песню, которую написал не член Союза композиторов, было делом практически невозможным. Мне хотелось работать с Юрой Антоновым, с Женей Мартыновым, со Славой Добрыниным, никто из них не был этим членом, и когда я приносил их песню, обязательно слышал: «Кто это? .. Мартынов? Но он же не член Союза! Добрынин? .. Ну что вы. Лева! ..» Только своими именами мы что-то пробивали — я. Соня Ротару, Аллочка… Алле, кстати, многое позволялось из того, что больше никому было нельзя.
— Почему, как вы думаете?
— Что-то в ней такое было… заведомо дерзкое. Лапин, наша главная телевизионная персона, как-то при мне просматривал новогодний «Голубой огонек», где Алла танцевала с хлыстами. И там еще весь балет был с этими хлыстами. В общем, крамола страшная. Он поморщился и говорит: «Боже, какое скотство! » Его тут же спрашивают: «Убрать? » А он — неожиданно: «Нет, оставьте… для быдла». Я, помню, тогда еще подумал: «А мне бы даже один ма-аленький хлыстик запретили! » Я был социалистический позитив, герой нашего времени, образец для подражания. И любой мой негеройский шаг рассматривался как побег.
— А как вы стали таким образцом?
— Ну не знаю… Внешность у меня, наверное, соответствовала. Посмотрите, какие тогда классические герои были: Соломин, Тихонов… Лица должны были быть добрые, но справедливые. Мое подошло. А потом, я человек такой… не аномальный. У меня преобладает инстинкт самосохранения. Мне хотелось — и хочется -нормально жить, петь, есть… До сих пор я иногда слышу, что я «кремлевский соловей». Ну какой я соловей? ! Ну назовите мне песню, в которой бы я… Ну «Любовь, комсомол и весна». Хорошо. Ну и что там такого кремлевского? В общем-то нормальная молодежная песня. Я не пел никогда: «Наш генеральный секретарь», и даже про БАМ у меня песни не было.
— Про Самотлор была…
— Ну и что? .. Я и сейчас с удовольствием спою ее: «Я живу почти совсем у моря, я живу на Дальнем Самотлоре…» Это же надо было быть Бабаджаняном и Рождественским, чтобы такую песню написать, пусть даже по партзаказу… Это было в масть и как-то… естественно. Такую же песню я спел про Магнитку. Она мне, кстати, сейчас очень пригодилась: у них там в Магнитогорске десятилетие было, и они говорят: «Хотим, чтобы приехал Лещенко и спел «Магнитку».» А за «Магнитку» — большие деньги… И заплатили. Приехал, спел. Хорошая, кстати, песня: «В сердце я навек сохраню искреннюю преданность вам, братья по судьбе, братья по огню, братья по горячим делам». И вообще, я тут свои фондовые записи прослушал, из 350 песен — 300 про любовь.
— А теперь про что посте?
— Да тоже в общем-то про любовь. Про жизнь. Сейчас на студии ‘»Союз» диск выпускаю с новой музыкой, новыми композиторами, с новой вообще для меня стилистикой. Называется «Аромат любви». И следом еще пойдет двойной альбом из 22 моих хитов, еще не изданных на лазерных дисках, — «Прощай», «Где же ты была? «, «Нам не жить друг без друга»…
— Вы все тексты своих песен до сих пор помните?
— Не все, но штук 150 помню, конечно. Это моя работа. А так- памяти никакой особой нет. В своей жизни я хорошо ориентируюсь: такого-то числа у меня концерт, такого-то числа я улетаю в Австралию, такого-то -возвращаюсь, потом съемка, потом опять концерт… Это мои опорные вехи. А остальные дела не помню. Хотя это могут быть нужные дела.
— Записываете?
— Стараюсь не записывать. Когда напишешь, нужно стремиться все выполнить, а когда не записано, можно сделать только то, что необходимо. А остальное -«Ой, забыл, замотался, закрутился, извините, память подвела…»
— А вам не мешает ваш мобильный телефон? Вы же совершенно беззащитны перед своими абонентами, вас в любую минуту можно настигнуть…
— А я его выключил. Когда я в офисе, я его выключаю. А включаю только в дороге. Но я вам честно скажу, я так и не научился абстрагироваться от телефонных звонков. Дома, когда он звонит, я несусь, как школьник. И никогда его не выключаю. На 10 ненужных звонков обязательно будет один нужный… Вдруг с отцом что-то, родственники, друзья… Да мало ли что? ..
— У вас отец жив?
— Жив, ему сейчас 92 года будет. Сейчас немножко приболел, что-то с сердцем… Живет с моей сестрой, на Тишинке. А мы с женой — на Ленинском.
— Без детей?
— У нас нет детей… Ничего, ничего, спрашивайте. Это не самая закрытая тема. Сначала не хотелось, некогда было, не до этого. Теперь бы и до этого, но уже поздно. Вот и вся история.
— Говорят, вы веселый человек…
— И правильно говорят. Мы с Вовкой Винокуром в неформальной обстановке очень веселые ребята. Гуляем, водку пьем, хулиганим, к девчонкам пристаем… Нет, про девчонок не пишите лучше. Или пишите, все равно.
— … и у вас много друзей…
— Много. В основном это все наши -Винокур, конечно. Слава Добрынин, Аркаша Укупник, Лада Дэне… И в программах нашего театра — у меня Театр эстрадных представлений «Музыкальное агентство» — они всегда заняты. Ну правда, зачем я буду приглашать кого-то, когда можно поделиться деньгами со свежими друзьями? .. И есть у меня еще друзья, которые теперь президенты крупнейших компаний и банков. Но мы с ними пересеклись в той еще жизни, и поэтому эти наши нынешние отношения можно с чистым сердцем назвать дружбой.
— Как по-вашему, деньги меняют людей?
— Безусловно. Эти люди, с которыми я общаюсь, они совершенно не изменились, но они и раньше занимали руководящие посты, и их проблема денег особенно не волновала. А с бедным человеком, на которого сваливается богатство, могут случиться совершенно непредсказуемые изменения. Особенно стеми, кто страдал комплексом отсутствия денег… Я свои страдания по этому поводу помню. Папа у меня был военный, мама не работала, и, хотя я никогда не голодал, карманных денег мне не давали. Не то чтобы их жалели, а скорее меня оберегали. Мы же уже с 8-го класса начали водку пить по подъездам… Но я стал зарабатывать довольно рано и от этого комплекса быстро избавился.
— Правда, что богатые люди добрее бедных?
— Вы знаете, дело не в деньгах, а в характере. Не помню, кто сказал, что характер — это судьба, но согласен с этим утверждением полностью.
— Вы верите в судьбу?
— Да, конечно… Безусловно, не все так просто, как иногда кажется. У меня однажды был случай совершенно фатальный — слава Богу, не со мной лично, но он мне лишний раз показал, что, такое судьба… Я пел песни такие боевые, у меня в коллективе был ритм, был саксофон, но мне не хватало трубача. И я попросил своего музыканта, Мишу Вишневского, найти мне хорошего трубача. Он договорился с первым трубачом утесовского оркестра, тот 18 мая 1972 года должен был приехать в Москву и подписать договор. И 18 мая 1972 года пять моих музыкантов разбиваются. Все. Насмерть. И когда мы их хороним на Кузьминском кладбище, я там встречаю свою первую жену, которая говорит: «Я знала, ты сегодня своих ребят хоронишь, я тебя не напрягала, а мы вот сегодня хороним…» И называет имя того самого трубача из утесовского оркестра, где она сама работала. Оказывается, они 18-го приехали, он пошел в магазин за хлебом, и его сбил троллейбус… И его похоронили — в тот же день, на том же кладбище, рядом с пятью моими ребятами. Можете поехать на Кузьминское кладбище, там все шесть могил и стоят… Вот так вот -значит, или тут, или там, на том свете, но он должен был к ним присоединиться. Такая вот судьба…
— Вы не боитесь прихода коммунистов?
— Боюсь. Я от коммунистов, правда, ничего особенного плохого не видел, но я помню, как все это нехорошо было… А сейчас и вовсе это будет страшно. Ведь нынешние ребята, которые уже появились, они просто так, как старые добрые российские дворяне, своего не отдадут, не объяснят все исторической необходимостью, и будет страшная стрельба. Оружия сейчас у всех много… Если уж мы до сих пор Чечню не можем успокоить, представляете, что во всей России начнется? Это будет печальная картина, если они опять придут.
— …И вам опять придется исполнить на бис «Любовь, комсомол и весна»? ..
— Я брошу петь сразу. Я не буду поддерживать идеи коммунистические. Ни за что. Ни одного правительственного концерта не дам. С Ельциным я ездил сейчас — я ездил убежденно. А с Зюгановым не поеду, пусть не надеется.
Яна ЗУБЦОВА, Юлия ФРИД НЕКРЕМЛЕВСКИЙ СОЛОВЕЙ. // Аргументы и факты (Москва).-15.05.1996.- 020.- С.16 приложение «Москва«
