Нет нужды представлять народного артиста России Льва Лещенко.
Все, кто любят песни, (а у нас песню любят все), хорошо его знают. У артиста сейчас очень много работы, потому что он, помимо прочего, возглавляет Государственный театр эстрадных представлений, который попросту называют театром Лещенко.
— Когда вы на эстраде, то, кажется, готовы всех заразить своей жизнерадостностью, оптимизмом. А в жизни вы такой же?
Льва Лещенко всегда называли «кремлёвским» соловьем». Лет двадцать назад — с уважением и восхищением. После падения системы — с презрением. Сейчас—с легкой иронией.
— Лев Валерьянович, а где вы чувствовали себя комфортнее: в года застоя или в сегодняшней неразберихе?
— Сейчас, конечно. Я ни от кого независим. А раньше все нужно было просить, что меня лично очень ломало. Квартиру, даже кооперативную,— просить, мебель — просить, продукты.— просить. Все, все надо было выпрашивать. Унизительное состояние. И при этом говорили: «Вот, видишь, ты — Лещенко, а тоже идешь на компромисс». Сейчас же, я считаю, у нас уникальная жизнь. Я могу свободно перемещаться, могу покупать себе аппаратуру.
— Мне 24 года. Я любила, страдала от того, что не могу быть рядом с любимым. Да чего там, до сих пор душа болит… Четыре года назад приехала из родного Нальчика в Москву, решила стать певицей. А если уж совсем честно — ради Лещенко ехала. Увидеть его, посмотреть в глаза, а там будь что будет. Привезла с собой кассету с песнями. Сняла квартиру и стала думать, как мне с ним встретиться. После концерта в парке Горького протиснулась за кулисы и стала ждать. И вдруг подъезжает на своем шикарном «Мерседесе» — красивый, элегантный… Зазвонил его мобильный телефон, он стал разговаривать, а я стояла в стороне.
И вот этот миг настал. Я спросила:
— Лев Валерьянович, я слышала, вы молодые таланты поддерживаете?
Он — удивленно:
— Откуда знаете, что вы — талант?
Есть такой итальянский психолог Антонио Менегетти. Он утверждает, что при первом взгляде мужчины и женщины, обращенном друг на друга, между ними возникает энергетический обмен невероятной силы. В этом взгляде можно прочитать все, что с ними произойдет в будущем: и дальнейшая жизнь, и отношения, и семья, и рожденные или нерожденные дети. Так вот при нашей первой встрече с Левой ничего подобного не произошло. Я не могу выудить, вытянуть из своей памяти цепь последовательных событий, чтобы получилась полная реалистичная картина. Лева говорит, что впервые обратил на меня внимание в лифте сочинской гостиницы «Жемчужина», когда я возвращалась с пляжа. Возможно, что так оно и было. Для меня все началось иначе. Из тех сентябрьских дней 1976 года мне запомнилось лишь несколько отдельных эпизодов, они не имеют отношения к тому, как именно мы познакомились. Сохранились скорее мои ощущения. Чуть позже пришло понимание, как странно все тогда сошлось.
Наша беседа со Львом Валерьяновичем состоялась в офисе собственного театра.
В кабинете сидел энергичный, деловой человек. С обычными земными проблемами.
«Не могу добраться домой — у меня квартиру затопило. Ужас какой-то», доверительно пожаловался он.
— Лев Валерьянович, что мы о вас не знаем?
— Обо мне за все время творческой деятельности действительно написали практически все. И беседы в основном были о работе. И я не хочу больше о ней говорить. Надоело. Эстрадой уже перегорел. А отечественную музыку я уже давно не слушаю. Телевизор смотрю, только чтобы узнать, что в мире происходит. Поэтому хочется поговорить просто о жизни.
То, что показывают по телевизору, — ужасает. Почти всех показывают за деньги. Это не стайл. Стайл — на Западе. Это Эрик Клэптон, Питер Гэбриел, Селин Дион… Я люблю послушать такую музыку. Какая музыка — такая и страна. Знаете, кто-то сказал, что такое джаз, — это когда хорошему человеку плохо. А что такое попса? Это когда плохому человеку хорошо… Я много раз отказывался от шлягеров. Несмотря на то что со Славой Добрыниным мы друзья, но от песни «Не сыпь мне соль на рану» все-таки отказался…
