Лев Лещенко, неофициально

Вспоминает Владимир Натанович Винокур, народный артист России:

Я познакомился с Левой в 1969 году, когда в очередной раз поступал в ГИТИС. На курс меня принимал главный режиссер Московской оперетты Георгий Павлович Анисимов. В тот год выпустили курс, где учился Лев Лещенко. Он был уже артистом Московского театра оперетты, и там же я его впервые увидел на сцене.

Мы с приятелем пошли смотреть «Орфей в аду», интересно было, как работают наши выпускники. Я помню, мы долго ждали выхода Лещенко. Он вышел только в конце третьего акта с подносом и сказал: «Пустите погреться». И все. Это была вся роль. Помню я тогда сказал своему приятелю: неужели нас ждет это — пять лет учиться, чтобы вот так выйти с подносом и сказать одну фразу…»

С Владимиром Натановичем мы говорили много и интересно. Впоследствии еще не раз обратимся к его воспоминаниям. Но теперь все-таки попытаемся понять, почему блестящий баритон Льва Лещенко так и не стал украшением театра оперетты.

Первого сентября 1964 года только что набранный курс собрали в одном из классов старенького здания ГИТИСа. Состоялось официальное знакомство с будущими педагогами. Г.П. Ансимов представил студентам, среди которых был и Лев Лещенко, народных артистов России Константина Константиновича Михайлова и Ольгу Николаевну Власову, преподавателей по актерскому мастерству. Вокалом предстояло заниматься у Павла Михайловича Понтрягина.

Первый год — самый напряженный. Он — основа дальнейшего актерского мастерства. Лещенко усердно занимается пением, сольфеджио, хореографией, соответственно, общественными дисциплинами. Как он потом скажет в одном из интервью — среди студентов ходила шутка —ГИТИС называли институтом марксизма-ленинизма с театральным уклоном. Наступающее лето стало по традиции временем путешествий с концертными бригадами в «отдаленные уголки нашей необъятной родины».

Первые гастроли. Они навсегда останутся в памяти каждого артиста, п именно потому, что они первые.

Лев Валерьянович вспоминает:

«Подготовив программу, мы — одиннадцать человек (почти столько, сколько вмещает маленький самолет АН-2) – летим на Камчатку. И вот Петропавловск. Несмотря на летнее время, погода стоит довольно холодная, часто моросит, мелкий дождь, к тому же нередко возникают сильные порывы ветра. С большими трудностями вылетаем, в новый пункт нашего маршрута — поселок Эссо,

Маленький самолет, мотает из стороны в сторону, он пытается обрести состояние равновесия, но бушующие потоки ветра швыряют его в воздушном, пространстве как щепку. Правда, мы летим близко к земле, и это в какой-то мере успокаивает. Однако вскоре впереди появляется преграда: нагромождение гор. Самолет набирает высоту, и нам становится совсем не по себе. Прильнув к маленьким иллюминаторам, мы стараемся отвлечься и рассматриваем ту необычную картину, которая предстала нашему взору. Перед нами вулканы Камчатки! Вдалеке продолжает, куриться один из них — оказалось, сопка Ключевская.

Вскоре страхи и удивление сменяет восторг — но это уже после посадки. Наш самолет подруливает к небольшому зданию с крупной подписью «Аэропорт,». Выпрыгиваем на землю и… сразу же попадаем в «объятия» гигантского размера трав и цветов, которые растут тут же, рядом, со взлетной полосой. Полоса же, собственно, не что иное, как накатанная колея, на которой раз в день садятся самолеты-малютки. Мы стоим, в живописной цветочной чаще, окруженной со всех сторон сопками и могучими гладкоствольными елями, над ними безоблачное небо -и диву даемся: какая же красота! А секрет, оказывается, таков: особый микроклимат существует здесь благодаря горячим, источникам., которых вокруг поселка огромное множество. Поселок небольшой, состоит из аккуратных однотипных домиков. Жители, живут дружно и вольно, двери на замок никто не запирает.

И вот — первый концерт. На пего собрались обитатели всего поселка, включая… собак. Нас принимают не просто тепло, а, я бы сказал, восторженно — хотя мастерство наше еще далеко до совершенства.

Ложимся спать поздно вечером, предварительно искупавшись в импровизированном бассейне. Это резервуар, куда поступает горячая вода из источника, которую по желанию можно разбавить ледяной — из текущей по близости горной реки, сообщенной с резервуаром длинным, деревянным желобом,. Потом, пьем, вкусный чай и моментально, будто сраженные наповал, засыпаем,. Просыпаемая рано утром от необычной тишины. Хозяев уже пет, но на столе стоит завтрак: свежий хлеб, молоко, яйца. Открываю дверь и, завороженный ослепительным утренним солнцем, величественностью природы и абсолютной тишиной, останавливаюсь на пороге. Подходят товарищи и тоже, словно околдованные, застывают рядом.

Здесь ярко светит солнце весь день. Но лететь дальше по маршруту мы не можем — впереди туман. Пока же нам предлагают съездить в небольшой оленеводческий совхоз «Апавгай», что в пятидесяти километрах от поселка Эссо.

Дорога петляет между сопок то круто поднимаясь вверх, то резко спускаясь вниз, и мы чувствуем себя участниками своеобразного слалома. Держа друг друга за руки и выделывая невероятные телодвижения, пытаемся сохранить равновесие. Через два часа, преодолев пятьдесят километров, въезжаем в совхоз. Деревянных домов в поселке немного, да и те пустуют. Люди живут в маленьких ярангах, не очень заботясь об удобствах и комфорте. Концерт здесь проходит впервые, и необычное поведение зрителей, сидящих в клубе даже на полу, забывающих хлопать после номера (а может быть, и не знающих об этом), вызывает у нас не меньшее любопытство, чем у них паши выступления. Правда, после концерта ми получаем — все аплодисменты сразу плюс по-детски восхищенные улыбки и огромные букеты цветов.

Провожают нас всем совхозом, а когда машина отъезжает, ребятишки и собаки еще долго бегут за нами.

Наконец погода установилась. Мы спокойно добрались до побережья, откуда па небольшом сухогрузе «Углегорск» отправляемся на Командорские острова. Ждем встречи с чем-то загадочным и таинственным’.

К берегу подойти не удалось — штормило. Нас пересадили на небольшой пограничный катер, ждавший поблизости. Несколько минут по бушующему, пенистому морю, и ми оказываемся на песчаном-, темно-серого цвета берегу. Нам тут, же, сообщают, что на сегодня запланирован концерт. Вот, уж действительно — «с корабля на бал».

Ощущения от качки, еще не прошли, и на суше пас слегка пошатывало, как на палубе. Но несмотря на это, мы сразу даем и второй концерт, ибо клуб не вместил всех желающих. Нас благодарят и дарят какие-то непонятные серые кустики травы, напоминающие полынь. Объясняют, что у них это лучшие «цветы», так как другие в этом климате не растут.

Утром мы идем, на могилу Витуса Беринга. Это небольшой холм, из земли и камней, где установлен его бюст, выполненный, судя по всему, непрофессиональным скульптором. Рядом — две сложенные крест-накрест пушки.

На обратном пути мы проезжаем мимо сопки Ключевской. Прежде я видел действующий вулкан только в кино. А вот перед нами картина абсолютно реальная, — из чаши вулкана постоянно поднимается дым, ветер разносит его в разные стороны, «разрывал» на части. Земля, на которой мы стоим, кажется живой. Вокруг лежит пепел, оставшийся от недавнего извержения. Мы держим, его в руках, пересыпая из ладони в ладонь…

Наши гастроли должны закончиться в небольшом прибрежном поселке Корф, откуда мы полетим самолетом в Петропавловск-Камчатский. Но в конце путешествия не обходится без приключений: катер, нагруженный людьми и вещами, садится на мель посреди реки. Попытки раскачать его и сдвинуть с места ни к чему не приводят. Мы с визгом прыгаем в ледяную воду и пытаемся столкнуть катер с мели. После неудачных попыток забираемся на борт, пытаемся хоть как-то согреться. А тем временем, на противоположном берегу приземляется наш самолет, который, как нам сообщают, стоит, всего тридцать минут. Ситуация довольно плачевная: до самолета, что называется, рукой подать, но… И здесь, как это бывает в сказках, появляются наши спасители — рыбаки, плывущие в лодках-казанках. Несколькими партиями они переправляют нас, мокрых, дрожащих, на берег.

И что же: стоило нам выгрузиться, как катер, словно в насмешку, сползает с мели и медленно, с бравым видом проплывает мимо нас. Картина эта вызывает неудержимый см.ех -ведь опоздание на самолет нам, уже не грозит.»

Первые каникулы закончились. Снова полетели дни, один не похожий на другой. Медленно, но уверенно из солиста военного ансамбля вырисовывался актер музыкальной комедии. Однажды на занятия к М.П. Понтрягину зашел ГЛ. Ансимов и, некоторое время понаблюдав за студентом Лещенко, что-то прошептал преподавателю на ухо. Понтрягин лукаво улыбнулся. Когда Ансимов ушел, Павел Михайлович с серьезным видом сообщил, что если де Лев не будет возражать, его, студента Лещенко, отправят летом с бригадой артистов Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко на гастроли. Подыгрывая Понтрягину студент Лещенко заявил, что он вроде бы как и не против.

На этот раз предстояло ехать в Казахстан. Гастроли проходили в основном в маленьких поселках и деревушках. Это было уже первое серьезное испытание сценой, театральным коллективом.

«Вначале, — вспоминает Лев Валерьянович, — я чувствовал себя среди профессионалов неуверенно. Но зритель, принимавший нас па ура, постепенно вселял в меня уверенность. В конце поездки я даже грустил — предстояло расставание с моими товарищами, казалось, будто меня отчисляют из театра.»

Но по возвращению в Москву его ждал сюрприз. Георгий Павлович, возглавлявший тогда Театр оперетты, предложил попробовать силы в новом спектакле «Конкурс красоты».

«То, что я увидел, совсем не походило на оперетту, как я себе представлял этот жанр. Скорее это был мюзикл, который состоял из современной музыки А. Долуханяна и стихотворной пьесы Н.Доризо.

Мой герой — а я исполнил роль ведущего — должен был по ходу спектакля давать оценки действиям, персонажей, помогать им разбираться в ситуациях и совершенных поступках. И все-таки явных акцептов в ту или иную сторону, авторы оперетты не давали специально, давая возможность зрителю разобраться самому, за кого они в этом конкурсе красоты. Все в спектакле било современным — и декорации, и костюмы, и танцы…

Я добросовестно выучил всю партию и с нетерпением ждал первой оркестровой репетиции. Однако, выйдя на сцену огромного пустого зала, прямо скажем,, несколько растерялся. Казалось, мой голос недостаточно велик, чтобы заполните все его пространство. Помню, пока я ждал оркестрового вступления, музыканты выглядывали из ямы, пытаясь разглядеть новичка.

Как ни странно, голос мой звучал неплохо. Я понял это по одобрительным взглядам- дирижера и актеров. Когда репетиция закончилась, Ансимов вызвал меня в кабинет.

— Как ты смотришь на то, если ми зачислим тебя в стажерскую группу? — спросил он неожиданно.

Что я мог отметить? Конечно же: «Буду рад». Придется учиться и работать, — продолжал он. — Я согласен, — снова повторил я.

— Ну вот, и хорошо, — улыбнулся Ансимов.

В «Конкурсе красоты» мне предстояло играть с блистательной Татьяной Ивановной Шмыгай. Надо сказать, поначалу она отнеслась ко мне настороженно. Но потом помогала и на репетициях и во время спектаклей, увлекал своим, темпераментом и искренностью. Сцепы с пей я играл легко, а вот оставаясь наедине со зрительным залом, чувствовал себя неловко. Уже позже, когда я перешел на эстраду, понял, что работать на сцене одному всегда значительно сложнее.»

Дебют в целом сложился удачно. И вскоре Лещенко получил новую роль — в оперетте «Белая ночь» Т. Хренникова по пьесе Е. Шатуновского. Это было, как вспоминает Лев Валерьянович, большое театральное представление в нескольких картинах и репетиционный период длился почти пол года.

Я пропадал на репетициях, хотя лично у меня роль была небольшая — я играл есаула. Появляясь в сцене бегства из Зимнего Дворца, мой герой должен был в нескольких фразах передать атмосферу безысходности, краха Временного правительства. Я старался как мог: придумал себе пышные усы и залихватский чуб, наклеил горбатый нос и нарисовал па лице шрамы, стал говорить с акцентом — словом старался сделать все, чтобы мой герой выглядел как можно колоритнее. И когда я, запыхавшийся, с безумными глазами выскакивал на сцену. Алексей Алексеевич Феопа, игравший Керенского, пугался — то ли по-настоящему, то ли делал вид. После спектакля он всякий раз подходил ко мне и спрашивал;*Голубчик, нельзя ли помягче»?» Однако чувствовалось, что также как и я, он получал от этой сцены удовольствие.

А тем временем ГИТИС жил своей обычной жизнью. Не обходилось без казусов. Денег, в студенчестве, как это водится, не хватало, многие подрабатывали ночными сторожами, дворниками и, придя на занятия, что называется, клевали носом.

«У нас был один сообразительный парень — он надевал очки с нарисованными глазами и спал на лекциях, изображая, — что внимательно слушает. Иной раз, когда его неожиданно окликали, он поднимал голову, переворачивал страницу и невозмутимым голосом, говорил: «Я вас слушаю»… Надо сказать, что мы жили интересной жизнью,

У нас была «Коридорная кафедра». Я председательствовал в ней долгое время. Если обычные кафедры, как то актерская или музыкальная, состояли из профессоров, то наша была целиком студенческая. Мы вели свой журнал, приходили на все заседания и просмотры. Потом подходили, к тому или иному студенту и говорили — ты не звучал сегодня, или — тебе надо переходить к другому педагогу, или — неправильно интонируешь, и это очень влияло на студентов. Все-таки у педагогов есть определенный профессиональный интерес, а студенты откровенны.

Мне сдал «Коридорную кафедру» Сережа Менахин, а я уже передал ее Винокуру. И он с присущим, ему юмором и выдумкой вел заседания.

То было время КВН. Это носилось в воздухе. В институте проходило множество капустников.

Здание ГИТИСа, страшно запущенное, создавало ощущение дискомфорта и бедности.

Постоянная алертность настраивала на, то, что надо закончить институт, и много работать, чтобы развиваться. Отношение к профессиональным дисциплинам было безукоризненным. Пропуски занятий без уважительной причины были скорее чем-то исключительным. Это не принималось самими студентами. Случались эпизоды, когда за то, что кто-либо из студентов подводил — не приходил на учебные репетиции — группа требовала ни много ни мило — убрать прогульщика с курса.

Отношения с педагогами строились на доверии. Конечно же в силу специфики: преподают актеры, которые впоследствии становятся твоими коллегами. У нас был преподаватель, который играл со мной в одном, спектакле. Естественно, он не мог мне делать какие-то нравоучительные замечания. Он понимал, что я для него не ученик, а коллега. То же самое и художественный руководитель нашего курса ГЛ. Ансимов. Он понимал, что я буду работать в его театре и воспринимал меня как готового артиста. Но преподаватели и старушки-педагогессы старой школы, которые относились к нам, как к детям, с обязательной категоричностью в требованиях. Такая, к примеру, педагог была у нас по сцене речи. Я немного шепелявлю, когда говорю в жизни, не на сцене. Так вот, она постоянно заставляла меня повторять скороговорки.

Интересно, что спустя пять лет моему другу Володе Винокуру достались все мои педагоги — и по вокалу, и по актерскому мастерству, и по танцам, и по сценодвижению. И конечно же по сцене речи. Она ему всегда говорила: «Вот смотрите, Лещенко не выговаривал, а вот сейчас…»

Мы готовили выпускные спектакли, и у нас на курсе был свой дирижер. В то время в «Синей бороде» Оффенбаха, я играл графа Оскара. Ставили «Любовь к трем апельсинам» С. Прокофьева. На площадке не обходилось без откровенной муштры. Надо было себя переломить — нельзя было петь так, как пели раньше — естественным дурным звуком. И как раз наш дирижер привил мне обязательное стремление искать каждому образу единственно соответствующий звук. Если это король, то это «дурацкий» тембр, если это героический образ графа Оскара, то тембр, что называется, напыщенный, близкий к пафосу.

Потом, когда я начал работать с лирической песней, понял — петь надо только так. Смысл актерской работы заключается в том, чтобы по возможности «расширять палитру». В этом смысле дирижер прививал нам культуру звука, правду звука, правду характера. Ансимов же, со своей стороны, раскрывал индивидуальность. Он говорил: всегда ищите кратчайший путь между ролью и собственной индивидуальностью, наиболее максимальный вариант вашей трактовки, вашего воплощения.

Конечно профессионализм был очень высокий. Когда имеешь такой багаж легче ориентироваться в жизни, найти себя…

Я прилично пел, был приличным актером, и меня приглашали в драматические и оперные театры. В Ташкент, Кишинев. В Москве я не пробовался, хотя мой педагог — он был солистом Большого театра тридцать лет — мечтал, чтобы я пел там-…»

1969 год стал годом перехода из студентов в артисты.

Лев Лещенко — полноправный член коллектива Московского театра оперетты. Но крупных ролей в репертуаре того сезона для его голоса — бас-баритон — не было.

В. Винокур вспоминает:

«Лева сыграл много ролей в оперетте, но у него было странное положение: фактура была героя, а голос — бас. В оперетте это характерные артисты то есть «отцы и злодеи».

Предлагали участвовать, в основном, в эпизодах. Помните — «пустите погреться?» И если студент Лещенко, пробуя себя, выкладывался в эпизоде с бегством Керенского используя все, как ему казалось, умение и способности, то Лещенко-артист, зная цену своему певческому дару, естественно, хотел настоящей большой работы.

Положение явно не удовлетворяло молодого артиста. Стали появляться мысли об уходе из театра.

Судьба вела его дальше. Казалось, события выстраивались естественно и закономерно и ждали только случая, чтобы вступить в свои права и обратить одержимого пением к единственной цели — движению вперед.

И скоро случай представился.